Письмо Свенторжецкого из Носси-бе
Адресовано Вавилову Павлу Михайловичу, штабс-капитану по адмиралтейству, младшему делопроизводителю Главного морского штаба, сослуживцу Е.В. Свенторжецкого по ученому отделу
Опубликовано в журнале "Красный Архив" 1934 г., № 6(67)
Материал подготовил Валерий Лычёв
Материал подготовил Валерий Лычёв
Носси-бе.
21 января 1905 г.
21 января 1905 г.
Дорогой Павел Михайлович,
Вчера почта из Европы через Джибути доставила мне ваше письмо, за которое искренно благодарен. Это же письмо напомнило мне один из лучших периодов моей службы, именно службы в ученом отделе, где милые и добрые сослуживцы всегда были лучшим утешением в минуты служебных разочарований. Благодарю вас сердечно за постоянное внимание к моим просьбам и очень извиняюсь, что моя корреспонденция, наверно, приносит вам немало хлопот.
Наше плавание, которым вы интересуетесь, описывается довольно подробно в донесениях адмирала; донесения эти получаются, вероятно, очень регулярно и читаются с интересом.
С своей стороны я попытаюсь побеседовать с вами о том, что нельзя найти ни в каких донесениях: о наших недостатках, тяжелых ранах, о наших мечтах, о наших дальнейших планах и о вероятных результатах нашего плавания в очень недалеком будущем.
Лично мне одному известна корреспонденция Зиновия Петровича, так как шифрованная переписка поручается только мне, и, как вам, вероятно, известно, содержание ее благодаря характеру адмирала никогда не обнародуется. Во время составления телеграмм адмирал нередко выражает свои взгляды на положение дел, и здесь невольно приходится знакомиться с его настроением.
Ведь не секрет, что вторая эскадра была сформирована не задолго из судов или только что едва-едва закончивших постройку, или судов устарелых типов, что в эскадру было зачислено все что возможно: личный состав также набран без особого выбора, казалось лучшее, что в это время было, и таким образом было образовано скопище совершенно неподготовленных судов, которые форсированным ходом должны были длиннейшими путями следовать на театр военных действий.
Короткий подготовительный учебный период в Ревеле, одновременно с окончанием постройки некоторых судов и постоянными приемками, не мог принести существенной пользы в деле боевой подготовки эскадры, и адмирал главным образом заботился собрать, наконец, спою эскадру, чтобы двинуться в путь. Работа эта шла при постоянном понукании со стороны русского общества, обвинявшего Зиновия Петровича в нежелании поспешить на Восток, выручить Порт-Артур. Но согласитесь, что такое понукание могло быть только со стороны тех, кто незнаком с организацией боевой подготовки флота, кто ж знает, что обучить флот - работа многих лет, а не двух-трех недель, что корабли без обученного личного состава - груз, легкая добыча для неприятеля. Этого именно не сознавало русское общество, кричавшее на всех перекрестках о необходимости скорейшего отправления нашей эскадры. Это же общество теперь, под влиянием разжигающих статей Кладо и других, не вовремя взявшихся за перо, военных писателей, требует скорейшего отправления к нам на помощь еще одной эскадры, совершенно не представляя себе той-обстановки, которая ожидает вдали от родины этот жалкий отряд адмирала Небогатова, который бог весть когда доберется до театра военных действий.
Хотят отправлять на Восток даже "Полярную звезду" и "Штандарт" - это ли не увлечение, хотя бы плавание их было бы в качестве госпитальных судов! Ну, а если и с приходом третьей эскадры мы все еще будем слабы? Что отправлять тогда к берегам Востока?
Итак, под влиянием, могу сказать, неразумного русского общественного мнения мы потянули в начале октября Либаву. Сзади тянулись запоздавшие корабли, часть которых скоро начала отставать. А ведь перед нашим выходам из Либавы можно было почти с уверенностью сказать, что Порт-Артур не выдержит осады, что наш флот в Артуре, этот несчастный флот, погубленный не столько беспечностью личного состава, сколько превосходством военных знаний и добросовестностью боевой подготовки противника, не сослужит той службы, которая поручена была ему государством. Мысль об этом нередко приходила в голову, но надо было стараться отогнать ее и мечтать, что в ходе наших операций порт-артурский флот и владивостокские крейсера принесут хоть какую-либо пользу. Эти соображения, хотя чрезвычайно шаткие, все-таки отчасти служили при составлении соображений относительно нашей экспедиции, главным образом в отношении границ театра военных действий и распределения на театре неприятельских морских сил.
Под влиянием этих мечтаний мы начали наше плавание. Никакое донесение, никакое самое яркое описание не в состоянии изобразить всю тяжесть обстановки переходов второй эскадры. Первый раз в истории флотов всего мира вы видели большую эскадру, которая, не имея ни морских баз, ни угольных станций, состоящая из судов всевозможных типов, всевозможных возрастов и требования, отважилась двинуться в такой далекий путь. Политическая и стратегическая обстановка плавания вам хорошо известна, но надо было лично испытать всю тяжесть этих дипломатических переговоров с различными администрациями в Испании, в африканских колониях, чтобы перечувствовать то, что перечувствовал адмирал). Любой испанский жандарм мог принести много горя вашему самолюбию, любой командир старого полуразвалившегося европейского стационера с сознанием собственного достоинства и правоты мог заставить вас призадуматься, не говоря уже о различных требованиях и намеках колониальных губернаторов, выражающих поступками своими какие-то приступы будто бы незаконной политической благотворительности. Надо было иметь только такт, сдержанность и ум Зиновия Петровича, чтобы обойти все эти трудности без оскорбления этой многочисленной отвратительной челяди, не уронив собственного достоинства и вверенной ему эскадры. Вот при такой обстановке эскадра двигалась сперва соединенно, а потом поотрядно к пункту соединения.
Отряд броненосцев, не имея ни одной угольной станции и поддерживаемый угольной любезностью Гамбургско-американской линии), шел вокруг мыса Доброй надежды. Броненосцы вокруг мыса, это, кажется, первый пример в истории. Англичане в виде опыта, при известной всему миру прекрасной обстановке для судов их флота, посылали два броненосца из эскадры Канала в Кептаун.
Переход броненосцев вокруг мыса представлял поразительное зрелище. Громадные корабли походили скорее на угольные транспорты. Нельзя было надеяться на уголь при всяких условиях, и потому суда брали усиленные запасы. На броненосцы принималось вместо 1100 тонн - 2500. Все, что возможно, заваливалось углем; 75-мм батарея, с совершенно негодными для моря орудиями, была наглухо задраена и обращена в угольные ямы. Уголь грузился в коридоры, па срезы, на ют, везде, где только можно было найти свободное место. Грязь была невыносимая. Весь корабль, все офицерские каюты были беспрерывно покрыты тонким слоем кардифской пыли. Весь переход от Танжера до Мадагаскара был беспрерывной угольной операцией. Как только эскадра приходила на рейд, где ожидали ее угольщики, тотчас к борту подводился угольщик, все лебедки, все стрелы Темперляя начинали моментально работать. В это время начинались бесконечные переговоры с местной администрацией, посылались многочисленные телеграммы в метрополии, мы употребляли все старания затянуть переговоры, пользуясь временем для угольной операции. Погрузка угля обратилась в спорт - грузили на призы, причем лучшим, почти непобедимым, был "Император Александр III". Окончив погрузку угля, отряд тотчас выходил в море и следовал на следующую станцию.
С выходом в море на верхнем мостике появлялся адмирал. Он почти не сходил оттуда ни день, ни ночь.- Отряд двигался безостановочно только потому, что неустанная энергия Зиновия Петровича подгоняла броненосцы. С никуда негодными рулевыми приборами броненосцы обошли мыс с промежутками между кораблями в два кабельтова. Во второй кильватерной колонне двигались вокруг мыса наши несчастные спутники: "Камчатка", "Метеор", "Корея", "Малайя", "Анадырь" и "Роланд". Немало хлопот было с "Малайей", "Камчаткой" и "Роландом". Наши пароходные общества, вероятно из патриотических чувств, снабдили нас такими достойными представителями, как "Малайя" и "Князь Горчаков". С "Малайей" каждый день в океане что-нибудь случалось; какие-нибудь поломки ее задерживали отряд иногда по восьми часов с застопоренными машинами).
Ничего не проходило мимо внимания адмирала. День и ночь на мостике он подгонял свой отряд; никакие поломки не могли заставить его зайти для исправлений в ближайший порт, и только сигналы, эти бесконечные и подчас оскорбительные сигналы, с категоричными требованиями, могли благополучно перенести броненосный отряд из Танжера на Мадагаскар). Переходы при страшной жаре и вечных погрузках угля донельзя утомили личный состав, и, когда отряд был в ходу, нечего было и думать о какой-нибудь серьезной боевой подготовке. Люди, истомленные жарой и работой, лежали на грудах угля и беспомощно проводили жаркие часы дня.
У мыса Доброй надежды отряд броненосцев выдержал шторм. Броненосцы, перегруженные углем, сверх ожидания, прекрасно выдерживали волну. Размахи не превосходили 10-12 градусов на сторону. Во время этого шторма мы потеряли "Малайю", которая потом все-таки присоединилась к нам у острова Сент-Мари. Ее поставило поперек волны, и она около девяти часов, при крене до 45°, исправляла свои повреждения в машине.
В Сент-Мари отряд пришел после довольно беспокойного перехода. Здесь предполагали сосредоточить эскадру перед выходом в Индийский океан, и потому адмирал, не имея еще никаких телеграмм из Петербурга, послал адмиралу Фелькерзаму) приказание следовать в Сент-Мари, куда должны были прибыть и германские угольщики на Диэто Суарец. Отделенный от отряда в Ангара Пеквена госпитальный "Орел" привез однако массу телеграмм, из которых мы хоть немного ознакомились с тем, что делается на белом свете. Ведь за весь переход из Танжера до Мадагаскара мы не представляли себе политического мира, не могли угадать, что происходит на театре войны.
Отряд Фелькерзама однако не мог присоединиться к нам в Сент-Мари. Верный традициям своих предков, отряд этот кое-как с большим кейфом дополз до Носси-бе и конечно прежде всего начал чиниться. Хромые миноносцы отправились в Моюнгу, где имеются кой-какие мастерские; остальные суда начали разбирать свои старческие члены и готовиться к будущей победе. Публика повалила толпой на берет, где вместе с разношерстной публикой Добровольного флота немедленно открыли в каких-то притонах игорные дома; распущенная команда наших судов и транспортов наводнила небольшую французскую колонию, обратив ее в какую-то зараженную клоаку.
При таких условиях, конечно, нечего было и думать о приходе отрядов Фелькерзама и Радлова) в Сент-Мари, и адмирал решил идти с отрядом броненосцев в Носси-бе. Перед самой съемкой якоря мы получили от губернатора известие о занятии Порт-Артура и уничтожении нашего флота. С этими тяжелыми новостями, совершенно изменившими наши операционные расчеты, прибыли мы, наконец, в Носси-бе.
Появление адмирала в Носси-бе отрезвило публику. Карточная игра была немедленно прекращена, увольнение команды на берег разрешалось только по праздникам и с (большим выбором. Начались погрузни угля, пошли учения и занятия, эскадра после продолжительного плавания начала приводиться в порядок.
Момент нашего прихода в Носси-бе совпал с моментом перемены всей стратегической обстановки дальнейшего хода наших действий. Мы следовали на театр военных действий из России в" в качестве активного флота, а в виде сильного стратегического резерва, который ОВОИМ1И обдуманными операциями должен был поддержать флот активный, сосредоточенный на театре войны, выручить его, усилить и совместными операциями способствовать уничтожению флота противника. На Востоке однако этого, видимо, не понимали, что особенно рельефно выразилось в телеграмме адмирала Скрыдлова), полученной нами через ваше посредство. В этой телеграмме адмирал Скрыдлов просит потребовать от командующего 2-й эскадрой рандеву, на которое он собирался прибыть для соединения с нашей эскадрой. Этот один вопрос уже обрисовывает взгляд командующего флотом на стратегическую обстановку на театре войны. Конечно, другого ответа, кроме того, который мы сообщили, и дать было нельзя - 20 января в Зондском архипелаге.
Итак, до прихода эскадры на Мадагаскар мы считали себя вспомогательной резервной эскадрой, которая, хотя и с трудом, может обойтись средствами малонадежной пловучей базы, каковыми являлись беззащитные транспорты.
Но с уничтожением флота в Артуре все переменилось. Из резервного мы обратились в активный флот.
Флот этот, совершенно отрезанный or каких-либо отечественных баз, сосредоточился на северной оконечности Мадагаскара, вдали от театра военных действий; он, как теперь оказывается, должен начать новую и непременно победоносную войну. Чем обеспечен этот флот? Ничем. Он никогда не чувствовал себя таким осиротелым и необеспеченным, как теперь. Единственная база - Владивосток - очень далеко; она никогда не была так далека для русского флота, как теперь; достигнуть Владивостока - значит преодолеть все трудности плавания на театре военных действий, чтобы достичь единственной базы для остатков нашего флота. Вторая эскадра совершенно не обеспечена. Вам хорошо известны недоразумения с Гамбургско-американской компанией, поставляющей уголь. Разве это надежная плавучая угольная база? Уже теперь ощущается недостаток в машинных материалах, провизии, в одежде; смешно, но правда, что почти вся команда па эскадре ходит в лаптях, сделанных из ворса. Но уголь, уголь, вот главный вопрос, вопрос более существенный, чем пища и лапти. Разве мы обеспечены углем, отправляясь в такую серьезную экспедицию? Наконец не менее важно - это отсутствие веры личного состава эскадры в успех экспедиции. Эта вера сразу была потеряна по получении известия о сдаче Артура и уничтожении нашего флота.
Через неделю - год войны. Каковы ее результаты? Вам они лучше известны. Так неужели же, господа, после целого года неудач, после потери лучших сил флота с его базой на главном театра, после годовых неудач на сухопутном театре, после установившегося господства неприятеля на морском пространстве театра войны, можно ждать от флота не подготовленного вследствие тяжелых условий плавания к бою, от флота, находящегося у берегов Мадагаскара, т. е. совершенно изолированного от отечественной, единственной базы, успехов и утвердительного решения той задачи, которая сообщена была нам телеграммой № 224? Вез сомнения, нет. В эту войну мы никогда не будем владеть морем. Ведь для того, чтобы владеть морем, надо уничтожить противника на море, а разве мы можем это сделать с нашими силами? Мы ожидаем подкреплений; на днях, вероятно, придет "Олег" и два миноносца с "Изумрудом", но разве это подкрепление? А третья эскадра, господа, помилосердствуйте! Посылаются суда заведомо негодные, суда, которые могут быть приняты в состав эскадры только из деликатности: "Николай", "Ушаков", "Сенявин", "Апраксин", "Мономах" и "Водолей"... Зачем давать еще призы японцам, они уже довольно их получили! Что мы будем делать с этими судами, на эскадре никто не знает, а если адмирал откажется их подождать в Носси-бе, то им придется просто вернуться в Россию, так как их отдельное плавание на театр военных действий будет небезопасно. Третья эскадра - это ведь последние ресурсы флота, а что дальше?
Успех второй эскадры совершенно не обеспечен. Не надо мечтать о победах, вы о них не услышите. Вы услышите только жалобы и стоны тех страдальцев, которые сознательно, не веря в успех, пошли умирать. Мне невольно вспоминаются слова известного лейтенанта Семечкина, который ровно 36 лет тому назад, призывая личный состав Флота к изучению военных наук тактики и стратегии, на одной из своих лекций, между прочим, сказал: "Что умереть не страшно, то в этом нам убеждать друг друга не нужно, но умереть пешкою - ужасно. Отдать свою жизнь за родину - легко и отрадно, но отдать ее не умеючи, дешево, не за дорогую цену - невыносимо тяжело и трудно". Так и он говорил 36 лет тому назад, так и мы теперь поступаем.
Что же ожидает нашу эскадру в самой скором будущем? Вот как, по моему мнению, обрисовывается грустная картина предстоящих военно-морских операций.
Освободившийся после уничтожения нашей эскадры в Артуре японский флот мог перенесть театр военных действий в Зондский архипелаг. Японцы отлично знают все, к чему мы готовимся, и так как нельзя ожидать внезапного появления нашего флота в Зондском архипелаге, то они и сделают попытку предпринять пока какие-либо меры против Владивостока. Не знаю, когда, но, наконец, мы должны будем тронуться в путь через Индийский океан. Путь этот будет очень сложный. Он окончательно оторвет нас от телеграфной линии, чем лишит нас возможности сноситься с главными центрами и различными пунктами, где будут сосредоточены наши запасы и находиться доверенные лица. Приемка угля в условных рандеву хороша на бумаге, а не на пространстве вблизи театра военных действий. Первое нападение на германских угольщиков, а, ведь, вероятность таких нападений вам хорошо известна, поведет к расстройству организаций угольных рандеву и озлобит немцев, ни в чем неповинных людей. Это же вызовет недовольство команд германских угольщиков и, может быть, преднамеренные поломки машин угольных транспортов, что заставит их остаться в различных нейтральных портах позади эскадры. Японские миноносцы безнаказанно могут уничтожить наши транспорты. У нас нет средств защитить транспорты. Минный флот,- да ведь это не миноносцы, а минные карикатуры, которые будут нами потеряны, если не в океане, то во всяком случае в первом сражении. Обеспокоенные [?] переходом через океан, мы, может быть, наконец, прибудем в одну из бухт Зондского архипелага, где уже наши боевые корабли начнут подвергаться минным атакам японских миноносцев. Что мы будем делать, если какой-либо из наших броненосцев получит пробоины? Недавняя история научила нас, что можно сразу надолго вывести из строя три сильных корабля. Что мы будем делать, если это несчастье случится с нами где-нибудь у пустынных берегов Суматры или Явы? Где мы будем чинить наши корабли? А до Владивостока ой как далеко, да там ведь единственный док занят, кажется, надолго. Может быть, мы справимся с повреждениями кораблей, может быть, придется на буксире вести раненых дальше. Как печально, как ужасно вести в бой корабли на буксире! На переходах нас, конечно, не оставят японские миноносцы. Они постараются вывести окончательно из строя буксируемые нами корабли. Роль наших старых, никуда негодных крейсеров я даже не могу предугадать, ведь "Алмаз" тоже крейсер и флагманское судно адмирала Энквиста.
В таком виде, без надежных угольщиков, мы или должны будем искать пристанище опять во французских колониях или рискнуть идти в Корейский про- лив, прорываясь к Владивостоку. Тут нас ожидает, может быть, генеральное сражение с японским флотом, вполне исправным, с флотом, заслужившим себе боевую славу, с флотом, уже уничтожившим один наш флот. С нашей стороны выступят утомленные и долгим плаванием и тревожными ожиданиями корабли, никогда не бывшие в бою, никогда не испытавшие разрушительного действия меткого неприятельского артиллерийского огня. В этом сражении, из-за недостатка тактической подготовки, мы понесем немало потерь, которые еще увеличатся при прорыве мимо Цусимы, базы японского минного флота. Наконец, может быть, части флота доберутся до Владивостока, где с нетерпением будут ожидать очереди ввода в док. А где в это время будут наши транспорты? Что будет в это время делать третья эскадра археологического состава? Неужели и ей придется перенести все ужасы нашего плавания?
Кто же после этих событий, согласно телеграмме № 224, будет владеть морем?
Нет, говорю совершенно убежденно: нет, мы никогда, ни при каких условиях не будем в эту войну владеть морем, т. е. не выполним возложенной на нас задачи.
Я думаю, адмирал в это [не] верит, но он, конечно, молчит и никому не высказывает своих тяжелых, раздирающих душу, мыслей. Он сам никогда не подаст и тени мысли о возвращении эскадры в Россию. Он отлично знает, что вся Россия ожидает от него чего-то необычайного, ожидает победы и уничтожения японского флота. Но ведь это может только ожидать русское общество, общество, совершенно незнакомое с обстановкой, в которой находятся теперь наши морские силы, с обстановкой, в которой мы будем находиться очень скоро после выхода из Носси-бе. Адмирал отлично знает, что вся пресса кричит о его будущих подвигах, что нет самой ничтожной провинциальной газеты, где бы не было имени Рожественского. И он, конечно, пойдет вперед. Ему уже все равно; он знает, что родина не даст ему ничего, кроме добрых пожеланий, но ведь добрые пожелания не броненосцы, не современные сильные броненосные крейсера, не неистощимые запасы угля и других материалов, без которых не может существовать флот. И вот с этими добрыми пожеланиями ринется вперед человек, который мог бы принести немало пользы именно теперь, когда нужны будут люди для великой работы преобразования флота, создания новых морских сил после столь постыдной войны.
Что же делать, - вы, может, спросите меня? Да, что же делать? Постыдно сознаться, но говорю беспристрастно, надо окончить морские операции. Надо сознаться, что флот, т. е. его личный состав, оказался не на высоте, что современные корабли без личного состава, подготовленного к бою, - не что иное как неприятельский приз, что мы мало знакомы с военными науками, что мы не верим в них, не следуем бессмертным заветам истории и пренебрегаем основными принципами стратегии и тактики. Надо сознаться, как это ни грустно, что мы не оправдали надежд, возложенных на нас нашей родиной, что мы не могли поддержать честь государства. Надо смириться с теми упреками, которые посыпятся на нас со всех сторон, с теми насмешками, которыми заполнятся заграничные газеты и журналы. Надо смириться с теми тяжелыми условиями, которые принесет нам мир, и наконец дать себе слово создавать обдуманно и трудолюбиво новый флот, забыв, главным образом, наши традиции. Японский флот потому только и силен, что у него нет традиций, от которых он мог бы отстать; традиции губят именно флот - это сложное и великое техническое сооружение, а ведь известно, что техника пренебрегает традициями. Затем никогда не надо забывать, что без организации флот существовать но может, что организация есть мать победы.
Вот все, что я мог вам сказать, дорогой Павел Михайлович, может быть, последний раз. Лично я искренно люблю флот, и каждое событие может привести меня в жестокое разочарованна. С самым тяжелым чувством следил я в течение последнего года за грустными событиями войны и особенно нашего флота. Наконец, я сам попал в самое сердце той силы, которой суждено спасти честь государства на море. Но и в это я не верю. Что же делать, но такова судьба! И вот за всю свою службу во флоте на всевозможных обязанностях я пришел к глубокому убеждению, что, несмотря на дивные качества русского солдата и русского матроса, несмотря на все усилия военных и морских тружеников, мы не будем иметь успеха, пока не поверим, наконец, что надо учиться, надо слепо верить в основные принципы военных наук, а не строить свое здание на фантастических устоях отдельных личностей, и тогда мы только можем достичь, если не полной победы, то, по крайней мере, избегнуть того срама, которым покрыла нас текущая война, этот суровый боевой экзамен пред лицом всего мира.
Благодарю вас искрение еще раз за ваши хлопоты; Не откажите передать мой искренний поклон Вере Андреевне, всем моим сослуживцам по ученому отделу, Павлу Александровичу Вельцину и Евграфу Романовичу.
Желаю вам сил для службы нашему флоту, ему нужна теперь эта работа более, нежели когда-либо.
Буду вам писать, а вы не забывайте всегда сердечно преданного вам и искренне любящего вас Е. Свенторжецкого.